Марина Юрьевна Колпакова, кандидат психологических наук

Выступление на семинаре «Православие и психология»(распечатка аудиозаписи)

Я сформулировала тему своего сообщения таким образом: возможности психологического содействия становлению личности.

Но прежде чем говорить о личности и о становлении личности, наверное, нужно сказать несколько слов о том, что мы понимаем под термином личность, что мы понимаем под становлением личности. Ведь  в психологии встречаются весьма разнообразные определения личности. Под  этим термином понимается что-то порой весьма противоположное. Мы придерживаемся позиции, которая рассматривает личность как лик человека, как духовное Я человека, как то, что звучит через маску. Слово личность произошло от греческого слова, которое иногда переводят как «персона», «маска». Но есть и другой вариант — per sonare — «звучать через маску». Личность это то, что пробивается через маску, сквозь личину. Личность мы связываем с русским словом лик. Это то, каким человек призван стать и каким он уже является в своей глубине. Это не часть человека, не иерархия мотивов, наиболее распространенное в психологии определение, а это сам человек в полноте дарованных ему возможностей. Становление личности совершается всю жизнь. Это выявление, раскрытие лика, образа Божия, развитие дарований, данных человеку, обретение единства ума, сердца, воли, развитие творческого дара. Если мы вспомним детство преподобного Сергия  Радонежского, то там было просто возрастание, выявление того, что уже было. Это путь от силы в силу. Выявление образа Божия, который живет в глубине каждого человека, это закон жизни. Если человек не выявляет этот образ, не идет по пути личностного развития, тогда он убивает себя. Путь выявления это путь верных выборов. Путь, когда человек выбирает верное, выбирает любовь, жизнь, когда он не запачкивается грехом. Но это путь очень редкий. У большинства людей личностное развитие идет  другим путем, путем изменения, преображения, т.е. идет через преодоление неверных состояний, неверных выборов, через преодоление ошибок. Когда человек не выявляет дарованное, становление личности идет через кризисные ситуации. Отсюда слово кризис, которое содержит в себе два понимания: как «суд» и как «возможность». Кризисная ситуация возникает тогда, когда ставится под вопрос все. Линии жизни, которые человек осуществлял ранее, привели к результатам, когда очевиден этот вопрос. В этот момент открывается и возможность изменения. Выборы, осознаваемые или не осознаваемые, против личности, против духовного Я приводят к ложной линии жизни, к последствиям трудно переносимым, заводят в тупик. Продвижение по этому ложному пути требует поступков все более и более греховных, которые уже и трудно совершать не задумываясь, неосознанно, хотя человек и выстраивает психологические защиты, оправдывается. Кто-то довольно скоро останавливается на этом ложном пути, кто-то проходит более длинный путь, соответственно заходит в более глубокий тупик. Но не тупик и не кризисная ситуация учат человека. Момент остановки, когда человек задумывается на этом ложном пути, есть момент остановки, который даруется Господом. С этого момента остановки и начинается процесс преображения человека. То есть в тупик мы заводим себя сами. Но Господь дарует возможность остановиться, вразумляя нас на пути. Для большинства людей становление личности это процесс изменения этого неверного состояния, которое привело к неверному выбору. Можем назвать это процессом изменения выбора. Здесь, может быть, уместно вспомнить слова Тихона Задонского: «К царству Божию редко кто идет от победы к победе, большей частью движемся мы туда от поражения к поражению. Но тот доходит, кто после поражения встанет, покается и пойдет вперед дальше, все ближе и ближе к цели, к которой призывает нас Господь». В кризисных ситуациях люди часто и обращаются к нам психологам. Что тут может сделать психолог? Он может поставить вопрос о глубинных причинах кризиса, и поставить этот вопрос не в абстрактной форме, а именно на этом конкретном примере, именно в этой конкретной ситуации. Он может помочь узнать, увидеть глубинный конфликт под маской конкретного проявления. Но с другой стороны, психолог может остаться в плоскости психологии и побуждать человека к поиску психологических причин случившегося. Эти психологические причины обычно ведь весьма сложны и запутанны. И в этом процессе обнаружения психологических причин тупиковой ситуации можно увязнуть очень надолго. Это блуждание вокруг да около ведет только к новому тупику. Потому что если мы остаемся на уровне психологии, то совершенно не ясно, что может противопоставить человек столь мощному влиянию, воздействию обнаруженных психологических причин. Если мы, скажем, обнаруживаем, что человек жестоко относится к ближнему, к ребенку, осуществляет отвергающее поведение ребенка, зададим вопрос — почему? Потому, что есть некие психологические, социально-психологические факторы, в частности, у него нарушен процесс  формирования привязанности к ребенку, у него дефектная матрица родительского поведения, еще какие-то психологические причины. Но, понимаете, что получается? В соответствии с этими причинами, которые мы установили, человек так себя и ведет. Но он и должен так себя вести в соответствии с ними. Самое важное, как противостоять воздействию этих причин. Осознание только наличия некоторых детерминант поступка не избавляет от влияния этих детерминант. Проводя психологический анализ и обнаруживая множество  глубоких, тонких детерминант поведения, мы, оставаясь в рамках психологического, упускаем из вида главную причину, в следствие которой поступки человека, поведение определяется именно этими детерминантами. Что мы упускаем из вида? Конфликт между наличным и духовным, отказ от личностного развития человека, от выявления первообраза. Это приводит к тому, что человек ведет себя как существо детерминированное, предсказуемое в предсказуемом психологическом поле. Получается, в каком-то смысле, что тонкости нашего психологического анализа могут быть полезны человеку верующему, но привыкшему, может быть, думать на языке психологии, философии. Ему они могут помочь, привести к более тонкому осознанию греха, но они могут помочь и увязнуть в этих рассуждениях, т.е. увязнуть в постоянных рассуждениях о грехе без покаяния. Такое тоже может быть. Тут, мне кажется важным, какую позицию займут психологи в работе с людьми. Или же они будут работать в помощь батюшке, или они будут работать против. Могут сказать, что обнаружение этого глубинного конфликта, о котором мы говорим, это есть работа батюшки, пастыря, это не работа психолога. Конечно же,  это так. Но если человек приходит к нам психологам, что должны делать мы? Либо мы будем приспосабливать его к наличному, к реальности ценой отказа от личностного развития, либо мы увязнем в поиске психологических и социально-психологических причин случившегося, либо мы поможет ему увидеть глубинный конфликт. По-видимому, это задача православной психологии.

Православная психология отлична от «объективной» психологии, ориентированной на методологию естествознания. Почему «объективной» — в кавычках? Где подлинная объективность? Там, где Господь открывает, а где этого нет, там сплошная субъективность. Православная психология, по-видимому, должна изучать содержание и закономерности душевной жизни человека, стремящегося к восстановлению своей природы, искаженной грехом. Предмет этой науки — телесное и душевное, связанное с волей, с устремлением человека, по словам Флоренской. То есть в меру своего волевого усилия, устремления, человек соприкасается с духовным, и происходит изменение, необъяснимое с точки зрения традиционной психологии и даже с точки зрения традиционной медицины порой. Традиционная психология рассматривает человека вне его устремления к Богу, вне его духовного, вне его личностного развития, как тело, как кожаные одежды, которые даны были при изгнании (из рая). Может быть и хорошо, что она это делает, потому что иное рассмотрение невозможно в исследовании. Предмет науки, с нашей точки зрения, это не духовное, это качество и свойство душевного, т. е. эмоциональная сфера: мышление, внимание, память, воображение, восприятие, — но в зависимости от устремленности человека к духовному, от отношения к духовному Я. Поскольку мы довольно часто устремлены не к духовному, а  в противоположную сторону, то это будет психология зарождения негативных нравственных установок и их влияния на душевную жизнь и возможность их преодоления. Корни такой психологии в работах святых отцов, которые основывались на внутреннем опыте борьбы со страстями и открыли общие законы душевной жизни, зависимость душевной жизни от духовного восстановления.

Вспомним, что означает слово религия. Оно означает «связь». Если говорить о религиозном опыте, то с нашей точки зрения слово исследование тут не уместно. Но описывать этот опыт можно. За словами «исследование» и «описание» стоит просто разное отношение. Святые отцы свидетельствуют о существовании определенных законов внутренней жизни, которые и составляют основу православной психологии. Закон совести, закон необходимости покаяния. Но существует разная глубина, разный уровень духовной жизни. У нас с вами глубина другая, проявления законов, видимо, будут несколько иные. Такая наука, о которой мы говорим, не может быть не только нецеремонно разглядывающей человека, она не может быть отстраненно и отдаленно наблюдающей. Именно поэтому она и отлична от объективной психологии, ориентированной на методы естествознания, то есть ориентированной на субъект-объектный подход. Что характерно для такого подхода? Объект нашего интереса, нашего познания отчужден, отстранен от нас; между субъектом познания и объектом стена отчуждения; объект познания мы рассматриваем, анализируем, экспериментируем с ним. Можно сказать, что это есть подход с доминантой на себе, на своем знании. При таком подходе мы получим и соответствующее знание и соответствующие способы работы с человеком, методики, техники. Если к человеку относятся как к пассивному объекту воздействия внешних условий, скажем, как к продукту этих условий, тогда получают и определенные знания, на основе которых возникают соответствующие стратегии воздействия, стратегии взаимодействия с человеком. Они являются стратегиями воздействия, потому что человек рассматривается как пассивный объект внешних условий. Отсюда возникает вопрос, как можно взаимодействовать с человеком? — Воздействовать на него авторитарно, императивно — задача, контроль поведения, установок, направление их в нужное русло. Когнитивная психология по-другому относится к человеку. Она говорит, что человек избирательно воспринимает информацию. Он конечно, объект, но объект, можно сказать, препаративный. Он очень избирательно воспринимает информацию, преломляет ее через прошлый опыт, через поле своих значений, через знание, которые у него есть. Но признание этой активности психического отражения не привело к изменению отношения к этому объекту. Просто объект стал более сложным объектом, с которым нужно манипулировать более сложно, более изощренно. И нужно разрабатывать такие стратегии воздействия, которые учитывают избирательность восприятия человека. Таких стратегий возникло довольно много. Такая психология, ориентированная на естественные науки, стремится к определению, к изучению отдельных свойств, характеристик человека, из которых можно потом составить представление о человеке, о личности. Считается, что такой рационалистический подход к миру вообще, — субъект-объектное познание, — оформился в 18 веке. Но, по замечанию Аверинцева, этому предшествовала греческая интеллектуальная революция, именно некоторые изменения в отношении к миру, сделанные греками. Аверинцев интересно отмечает, что стремление к определению понятий, к дефиниции, есть особенность греческой культуры. По его словам, мышлению очень развитому, но не прошедшему через некоторую специфическую выучку, формы дефиниции, формы определения, перечисления существенных признаков — чужды. В древнем Египте, в Иудеи существовало мышление другого типа — мышление «в мире», в отличие от мышления «о мире». Мышление «в мире» оперирует символами, а не определениями, не дефинициями. Предмет в ближневосточной словесности выясняется через уподобление, притчу, а не через определение. Люди в Библии никогда не предстают как объекты художнического наблюдения, как объекты наблюдения вообще,  но всегда — как субъекты выбора и действия. Впервые грекам удалось высвободить ум из его вовлеченности в мир, и он обрел невиданные доселе возможности для объектной характеристики, классификации чужых Я. Греки впервые увидели человека как систему черт, свойств, как телесно-душевный облик, как структуру, подвластную наблюдению, как характер. Теофраст, описывая характер, экспериментирует, как поступит тот или иной характер в той или иной ситуации. Но такая умственная игра как раз предполагает, что человек детерминирован: если у него есть эти особенности, то он именно так в этой ситуации и поступит. И он действительно именно так и поступит, если он не живет духовной жизнью, отказался от личностного развития, живет только в области наличного. Возникает типология темпераментов, идущая от Галена. В мышлении такого типа лежат истоки объектного, наблюдающе-отстраненного подхода к другому человеку, к другому Я, когда личность другого, другой человек описывается как вещь. Традиционно считалось, что именно такое субъект-объектное познание, отстраненное, отчужденное, является подлинно научным, является настоящим знанием. Но сегодня встает вопрос — возможна ли вообще объективность познания как следствие установки на безучастное и безразличное наблюдение, возможна ли вообще такая установка в познании? Наше отношение оказывается включенным в эксперимент. Наша отчужденность и отстраненность оказывает влияние на результат познания. В естественных науках также идет процесс осознания ведущей роли субъективного фактора. Физики говорят, что объекты существуют только для определенных субъектов. Например, частицы и волны — это только способ описания. Когда строят эксперимент одним образом — элементарная частица ведет себя как волна, когда ужесточают эксперимент — она ведет себя как корпускула. Решающее значение имеет отношение познающего. И оказывается, что чем больше информации мы стремимся получить, тем больше мы меняем поведение. Это цитата из работы физика Ильи Пригожина. Физики в своей области пришли к этому. Тем более так у нас, в психологии. Чем больше информации мы стараемся извлечь из человека, тем больше мы его меняем. Но не в том направлении, в котором нужно бы. То есть отношение наше — психолога, педагога, экспериментатора — оно влияет на проявление другого, на его поведение. В своей книге «Диалоги о воспитании и здоровье» Тамара Александровна Флоренская описывает такой случай. Она работала в лаборатории Божович, занимающейся изучением аффекта неадекватности у детей и подростков. У ребенка завышенная самооценка. Он ставит перед собой задачи повышенной сложности, не справляется с ними, и тут же становятся виноватыми все другие — экспериментатор, неподходящая обстановка, только не он. Ребенок воспринимает неудачи очень болезненно. Тамаре Александровне, как она пишет, не удавалось получить аффект неадекватности. Она делала то же самое, что и другая сотрудница, но аффекта неадекватности не наблюдалось. По-видимому, она так относилась к этому ребенку, что не наблюдалось у него взрыва, протеста несмотря на то, что ему не удавалось решать задачи. Видимо это происходило потому, что она ему сочувствовала, сопереживала всей душой. Таким образом, мы включены в ситуацию эксперимента. Нашим отношением мы помогаем изменять реальность или мешаем изменять ее. В психологии, если мы подходим к человеку, как к объекту, мы выявляем именно его объектные свойства, и ничего другого. Часто стоит вопрос, что можно с этим делать дальше? Я уже привела пример с отвергающим поведением. Мне бы хотелось сослаться на физику динамических систем. Физики говорят нам о том, что объекты существуют в равновесных и неравновесных состояниях. В равновесных состояниях динамические, т. е. изменяющиеся объекты движутся в детерминированном поле. Течение процессов, объектов в данной ситуации предсказуемо. Однако, существуют некоторые критические точки — точки бифуркации, — в которых поведение динамической системы становится совершенно непредсказуемым. Открывается возможность нескольких альтернатив, нескольких траекторий движения в этих точках, потому что система находится в неравновесном состоянии. В неравновесном состоянии некие события, случайности играют решающую роль, в то время, как прежде можно было это сбросить со счетов. В случае «мыслящих существ» в этих точках начинает решать играющую роль сознательный выбор человека. По-видимому, это как раз кризисные ситуации, говоря на психологическом языке. Физики нам свидетельствуют, что никакое приращение знания в детерминированном поле не позволит предсказать поведение объекта в критических точках. Так и у нас в психологии приращение знания о человеке как объекте не позволит предсказать его поведение в кризисной ситуации, если удастся ему прорваться в этой кризисной ситуации к своему духовному, обнаружить глубинный конфликт.

Хотелось бы еще раз сослаться на Аверинцева, который говорил о существовании трех познавательных подходов к рассмотрению явления. Существует в истории человечества три подхода к рассмотрению явления. Первый подход — установка на рассмотрение причинно-следственных связей. Например, причина того, что выросло дерево, — почва, семя и влага. Эти причины влияют и на строение дерева. В психологии мы тоже устанавливаем причины того или иного поступка, скажем, причины отказа от ребенка. Другой подход, другая установка — системно-структурный подход. Под этим разумеется рассмотрение явления как замкнутой структуры, формы. Причины того, что дерево выросло,— почва, семя, влага. Однако строение дерева не сводимо только к воздействию этих причин: из семени березы разовьется береза, из семени клена — клен. У нас в психологии тоже такой подход есть. Можно изучать структуру кризисной ситуации. Структура кризисной ситуации как бы предполагает определенную стратегию переживания. Но оказывается, что среди этих стратегий переживания нет ни одной конструктивной. Это стратегия переживания избегающая, рассудочная, колеблющаяся и аффективная. В рамках этого структурного подхода собственно человеческое теряется.

Вопрос: что такое структура?

Структура или система это некое образование, которое обладает, в силу того, что оно является системой или структурой, новыми системными или структурными связями, свойствами или особенностями, которые не объяснимы исходя из свойств или особенностей входящих в эту структуру или систему элементов. Причинно следственный подход или системно структурный — это как раз подходы классической или традиционной психологии. Не моя задача рассуждать, нужна или не нужна такая психология, она была, есть и будет. Но такая психология может изучать только нарушения: слой нарушений, слой искаженной грехом природы. Об этом она может сказать очень много. Но чтобы из этого сделать выводы о норме, по крайней мере, нужно знать о существовании нормы, нужно отдавать себе отчет в том, что она изучает. О личности такая психология не может сказать ничего. Но конечно, в том понимании личности, о котором я вам сказала. Если верующий человек, открытый Богу, работает в такой области, он совершит необыкновенные открытия. Все подлинно великие ученые были верующими людьми. Бог знает материю лучше, чем мы, и Он открывает такому человеку. Что-то открыто может быть и с другой стороны, и это будет разрушающим, скажем атомная бомба. Но то, что созидает, на основании такого открытия создать не удастся

Если бы вас попросили сказать очень коротко, в чем основной смысл учения Ухтомского, главное в его открытии, что бы вы ответили?

Игумен Феофан: Мы про это много говорили, и были разные позиции. Один считает, что это заслуженный Собеседник, другой скажет — неустойчивость, критическая точка, фазовый переход. Третий скажет — новая доминантная психология. Все зависит от контекста.

Мне кажется, что напрашивается ответ — доминанта, понятие доминанты и принцип доминанты. На самом деле, главное в его учении это доминанта на собеседнике.  Если мы посмотрим, то понятие доминанты и принцип доминанты открыт Ухтомским естественно-научным способом. Но понятие доминанты на собеседнике прямым образом оттуда не вытекает. А понятие доминанты на собеседнике, как он сам говорил, это самые дорогие, самые любимые мысли, выношенные во всю жизнь.

Психологи, которые рассматривают человека не как пустоту, заполняемую социумом, нормами социума, нормами референтной группы, они тоже говорят о необходимости иного, не естественно-научного подхода к человеку. Здесь мне бы хотелось сослаться на Рождерса, Маслоу, Франкла. Роджерс полагает, что психологическое знание другого возможно в особой ситуации субъект-субъектного взаимодействия. Маслоу пишет, что психология строит себя по образцу развитых естественных наук, наук о вещах, объектах, и такая установка позволяет собрать много информации о человеке, как об объекте, как если бы он был не более чем вещью среди вещей. Но в отличие от мира объектов, у людей есть ценности, и ценности определяют жизнь людей. Необходимо новое направление в науке, необходим отказ от рассмотрения человеческих проблем вне ценностей. Можно вспомнить слова Рубенштейна о том, что наивысшую точность восприятия способна обеспечить бескорыстная бытийная любовь, то есть совершенно иной способ познания. О таком третьем способе познания говорил и Аверинцев. Третий способ, подход помимо причинно следственного и системно структурного, — это установка ума на простое созерцание. Кроме того, что явление есть нечто в качестве причины или в качестве феноменологической структуры, оно попросту есть. Это бытийная установка познания. В каждую эпоху, по замечанию этого ученого, доминирует один из трех типов. Новоевропейская научность основана на преобладании наблюдений причинных связей. В центре стоит эксперимент, ориентированный на познание причин. Третий подход ближе к ближнему востоку и древней Руси. Для древнерусской словесности так же, как и для ближнего востока, характерно мироощущение слитости с миром, включенности в него. В древнерусской литературе 14-15 вв., по замечанию Лихачева, психологические состояния как бы освобождены от характера. Авторы описывают психологические состояния, игнорируя психологию человека в целом, игнорируя его характер. Потому что выбор определяется, на самом деле, не темпераментом, не характером, не особенностями наличного Я человека, а тем, в каких отношениях он находится со своим духовным Я, со своим истинным Я.

Объектное понимание это один подход и одно отношение к человеку. Человека как объект изучает физиология, анатомия. Есть совершенно другой подход — любовное, диалогическое познание. При таком подходе мы получим и другое знание. Когда мы рассматриваем человека традиционно, то дух ускользает, мы проходим мимо самого существенного в человеке, того, что делает нас людьми. Но мы не можем с вами экспериментировать с духовным. Мы не можем его изучать, мы может только быть в его присутствии, и нам откроется то, что нужно. Такая психология и такой способ познания совершенно не производен от субъект-объектного. При таком подходе доминанта устанавливается как раз не на себе, не на своем познании, а на другом человеке. Поэтому Т.А. Флоренская говорила о том, что это практическая психология, в том смысле, что она ориентированна на практическую помощь человеку, а не на использование его в своих познавательных интересах. Если нам удается отнестись к человеку, как к образу Божиему, тогда открывается то, что нужно, чтобы ему помочь. А это может быть интересно и в научном плане.

Вспомним Бубера и его отношением к миру. Есть два типа отношения к миру: «я-ты» и «я-оно». Субъект-объектное познание существует в рамках отношения «я-оно». Мир отчужден, безразличен, ему безразличен наш процесс познания, он не меняется от этого. С точки зрения этого замечательного философа, познание только и существует в рамках отношения «я-оно», только в рамках этого отношения. Но русские философы — Франк, Лосский, Флоренский, — они полагали, что возможно иное познание. В своей работе «Столп и утверждение истины» Флоренский выделяет основное положение русской философии: познание это есть реальное единение познающего и познаваемого. Познание это не захват объекта хищным гносеологическим субъектом, а нравственное общение личностей, из которых каждая для каждой служит и объектом и субъектом. И познаваема только личность и только личностью. Флоренский отмечает противоположность вещи и лица. Вещь характеризуется через свое внешнее единство, т. е. через единство суммы признаков, тогда как лицо имеет свой характер в единстве внутреннем, в единстве деятельности самопостроения. В рамках рационализма личность не познаваема. Рационализм может познавать человека только как вещь, а реальная личность от определения ускользает. Наверное, вы хорошо помните слова Флоренского, что дать понятие личности невозможно, потому что личность выходит за пределы всякого понятия и определения. Она беспредельна, непонятна. Действительно, мы с вами психологи знаем, что до сих пор не существует более-менее приемлемого определения личности, так же, как и сознания, любви. С этих же позиций рассматривают познание Трубецкой, Лосский, Франк. У Франка есть замечательная мысль: не нужно сбивать себя с толку общим соображением, что всякая мысль и всякое познание есть направленность субъекта на объект. Это верно только в общей форме. Но объект и направленность на него могут быть даны в двух совершенно различных формах. Надо различать между отчужденным от нас объектом, предстоящим лишь из вне нашему взору, и объектом, который нам открывается изнутри. Рациональное понимание Франк считает вполне оправданным и уместным, поскольку рациональность остается одним из моментов бытия. Но она неразрывно связана с другим противоположным моментом. «Все живые существа, развертывая себя во времени, как непрерывное творческое становление, принадлежат к сфере металогического, и оно воспринимается через непосредственную интуицию, а не через вторичное абстрактное познание посредством понятия». (С.Л. Франк).

Здесь вводится антиномия между живыми и неживыми?

Да, можно так сказать.

Как это соотносится с тем, что творческими способностями обладает только человек.

Конечно же, только человек обладает творческими способностями. Вообще, творческими способностями обладает только Господь, только Он может творить из ничего. И в той мере, в какой человек близок к духовному в себе, в какой он близок к Богу, он тоже обладает творческими способностями. Если он далек, то он просто занимается самовыражением, выражением свой самости, своего идеализированного Я. Он показывает, какой он интересный, какой он особенный, и это называется в наше время творчеством.

У Бахтина есть работа о методологи гуманитарных наук. Он писал, что в научной методологии есть два предела — вещь и личность, и чем глубже личность, тем неприложимее гинерализующие методы, потому что они стирают грань между гением и бездарностью, они все унифицируют. Отличие гуманитарных наук от точных носит принципиальный характер. «Гуманитарным наукам не просто недостает точности, но они ставят себе иные задачи. Это инонаучная форма знания, которая имеет свои внутренние законы и свои критерии точности, а именно глубину проникновения». (Бахтин).

Поворот к размышлению, к тому, что ум обратился сам на себя, к рефлексии, к методологии, он греками уже сделан, и поэтому, как ни странно, мы с вами говорим о методологии гуманитарных наук. Но как говорить о ней? Потому что отличия носят принципиальный характер. По-видимому, говорить можно не в стиле определений, а только раскрывая принципы, раскрывая наши установки, которыми мы руководствуемся в подходе к человеку. Говорить мы об этом можем, осознавая, что это за атмосфера, обстановка общения, которая помогает другому раскрыть себя нам (и себе, в том числе), которая помогает человеку обнаружить подлинно-личностное в себе. О таких принципах говорила Флоренская.

Если мы с вами сформулировали выше задачи, предмет православной психологии, насколько нам это удалось, то каким же должен быть метод православной психологии, каким должен быть иной подход, не естественно-научный ? Мы с вами говорили, что это бытийная установка познания, — это любовь к другому, бескорыстное отношение к другому, — такое отношение, которое помогает человеку обнаружить в себе свое истинное Я, помогает ему раскрыть своего внутреннего человека. И, говоря о таком отношении, Флоренская употребляла слово диалог, которое пришло, может быть, из литературоведческих работ Бахтина. Он писал, что подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она себя ответно и свободно раскрывает. Флоренская говорила о двух принципах такого диалогического общения, сформулировав их следующим образом. Один из них — это принцип вненаходимости, а другой — принцип доминанты на другого. Вненаходимость — это некоторая дистанция, которая необходима нам для того, чтобы увидеть за маской человека его лик, чтобы увидеть за внешними проявлениями человека его лицо. Отсутствие дистанции часто приводит к отождествлению человека с маской, с лицом. Может быть, это довольно часто происходит в нашем общении с близкими, когда дистанция почти утрачивается, и мы сводим человека к неубранным тапочкам, к каким-то особенностям характера, которые нам неприятны и нехороши. То есть для восприятия подлинного человека необходимо найти верную дистанцию. Флоренская любила приводить пример с картиной. Для того, чтобы увидеть картину, нужно поискать верную дистанцию, с которой она хорошо видна. Если картина написана маслом, и мы подойдем очень близко, то увидим одни мазки. Так и с человеком. В каждом конкретно случае нужна своя дистанция, и она находится опытно. Заранее установить ее нельзя. В работах Бахтина вненаходимость это некая устраненность, которая помогает автору создавать целостный образ героя. Эта устраненность или отстраненность содержит внутри себя сочувствие, сопереживание этому человеку, но только последующее выхождение, даже в каком-то смысле слияние с ним, только последующее выхождение из этой позиции и обретение своей позиции, своего взгляда на происходящее. Это не отчужденность как безразличие. Вненаходимость содержит внутри себя опыт вчувствования в другого, сочувствие и сопереживание ему. А если у нас есть только позиция вчувствования и слияния с другим, она не продуктивна. Она мешает созданию целостного образа автору, мешает нам видеть подлинное лицо человека. Потому что когда мы вчувствуемся, слишком близко подходим, мы либо заражаемся его видением ситуации, либо проецируем что-то свое болезненное на эту ситуацию. В результате только вчувствования мы оба находимся в таком тягостном состоянии.

Второй принцип (помимо вненаходимости) это принцип доминанты на другого. Думаю, об этом вы говорили очень много. Единственное, что, может быть, нужно сказать, — как возможна доминанта «на каждом другом». Почему доминанта на одном не закрывает возможность доминанты на ином человеке. Если есть кто-то, кто соединяет нас всех, тогда возможна доминанта «на каждом другом». Такая доминанта возможна как доминанта на духовном Я человека, на образе Божием, а не на наличном Я человека. И если нам в психологии, в педагогике, в психотерапии удастся удержать такое диалогичное отношение к человеку, если нам удается удержать вненаходимость, доминанту на другом, удается увидеть в другом образ Божий, отнестись к нему диалогически, с верой в его духовное Я, — тогда такое общение является и духовно-развивающим. Но развиваем, конечно же, не мы, потому что главное действующее лицо в диалоге не мы. В кризисной ситуации Господь дарует человеку возможность остановиться. Но человек не просит помощи у Бога. Так вот, если мы оказываемся рядом с ним, наше дело попросить помощи, наше дело воззвать. Человек не собран. Тогда собираемся мы, по крайней мере пытаемся это сделать. А дальше уже как даст Бог. Наше дело отнестись с верой в другого, а диалог или пойдет, или не пойдет. Или даны будут слова, которые вы должны сказать, — вы почувствуете, что нужно сказать, — либо они не будут даны. И, наверное, не наше дело теоретизировать. Есть такой соблазн — думать, какие слова в каких ситуациях даются, потому что это терапевтическая работа. Здесь это не нужно, это излишнее теоретизирование. То, что нужно будет сказать, вам будет дано, вы скажете это, если диалог пойдет. Можно сказать, что когда мы подходим к человеку с верой в его духовное начало, духовное Я, оно начинает проявляться. И по мере проявления духовного у человека меняется и видение ситуации, он начинает понимать, что сделал неверный выбор. Во-первых, он чувствует тягостные последствия своего неверного выбора: пустоту, бессмысленность, тоску, угнетение, уныние (иногда это от себя пытаются скрыть), видит это именно как последствия неверного выбора, и у него появляются силы для изменения выбора. Вначале он говорил вам, что все совершенно беспросветно, никакой возможности нет, и все оправдывает этот неверный выбор — очень тяжелые обстоятельства (мы, психологи, не знаем, какие они на самом деле, нам рассказывают, мы слушаем). Если диалог идет, потом выясняется, что у него иное видение ситуации, оказывается, что и обстоятельства вроде не такие тяжелые, и человек занимает более конструктивную позицию, пытается искать выход. У него для этого появляются силы, хотя перед этим была ужасная депрессия. Конечно же, это делаем не мы.

А можем ли мы, психологи, так работать? Кто такие мы, чтобы так работать? Вы знаете, что всякий психологический метод ограничен. Ограничен и этот метод. Потому что есть некоторая сопряженность межличностного диалога и внутреннего диалога. Чем глубже внутренний диалог, тем успешнее и межличностный диалог с другими. Но что делать нам, не обладающим глубоким внутренним диалогом. Остается только вот так подходить к другому человеку и замечать за собой, что мешает тебе так подходить. Говоря на более ясном православном языке, мы пытаемся подходить к другим с любовью, и мы видим в себе, что мешает любить другого человека, что мешает создавать диалогическое общение. А мешают собственные грехи, которые примешиваются. Нужно пытаться не примешивать их в эту ситуацию, соблюдать эту вненаходимость. Они примешиваются все равно. Тогда нужна наша внутренняя работа. Мы замечаем это за собой, мы замечаем, что мешает диалогу, и так развиваемся. Получается, что диалог с другим способствует и внутреннему диалогу.